Основной и отвлекающий удары в противостоянии Запада и России

Комментарий эксперта, 11.03.2024

Внешняя политика РФ относится к «украинской проблематике» как к основному фронту глобального цивилизационного и политико-идеологического противостояния с коллективным Западом. Между тем, рассматривание военно-политических задач и отношений с рядом стран исключительно сквозь призму «украинской улицы» привело к необратимо опасной ситуации еще на одном, быть может более важном с точки зрения долгосрочных российских безопасностных интересов в регионе – Южном Кавказе.

Тактика Москвы по умиротворению страны НАТО Турции и «скармливанию» ее сателлиту – Азербайджану армянского Арцаха с целью недопущения их прямого вовлечения в антироссийскую коалицию, упустила из виду стратегическое значение южнокавказского региона для антироссийской политики самого Запада, а также фактического совпадения интересов Анкары и коллективного Запада в вопросе его опосредованного выхода на Среднеазиатский регион.

При этом просчеты и упущения архитекторов региональной политики Москвы поставили под вопрос политико-правовые и морально-исторические основы ее присутствия на Южном Кавказе, предоставив Западу возможности для многопланового «охвата» и удушения России уже и с юга – Среднеазиатского приграничья, на много расширяя линию соприкосновения российской стороны с потенциально враждебной ей средой.

«Пожертвовав» жизненными интересами своего регионального союзника в угоду турецко-азербайджанскому тандему и практически лишившись иных ресурсов по их сохранению в своей орбите, Москва оказалась перед лицом перехода/перетягивания Турции в лагерь противника с целым комплексом военно-политических, политико-экономических и внутриполитических последствий.

Аствацатур Тер-Товмасян⁽¹⁾

Принято считать, что после развала СССР начало нового витка глобального противостояния между Западом и Россией было ознаменовано исторической речью Путина, произнесенной им в феврале 2007 г. в Мюнхене. Именно тогда российский президент впервые на международном уровне озвучил тезисы о несостоятельности модели однополярного мира, о недопустимости  продолжающегося расширения НАТО на Восток, о провокационности действий США и Брюсселя по развертыванию элементов системы противоракетной обороны в Европе и т. д. Впоследствии, в своей не менее известной «Валдайской речи» в октябре 2014-го Путин практически подтвердил, что «Российская держава» не собирается  мириться с ролью статиста на глобальной геополитической арене. Российские военно-политические элиты и общество в целом восприняли путинские послания, как давно ожидаемую и должную реакцию, ознаменовавшую начало эпохи «вставания с колен» России.

К тому времени эйфория инфантильной фетишизации западных веяний, образа жизни, либеральных ценностей в российском обществе уже прошла во многом благодаря относительно выправившейся социальной обстановки в стране, а наблюдаемое российским обществом возрастающее с каждым годом пренебрежение Запада в отношении норм международного права, распространение диктата либерального миропорядка, самоуправство вопреки и в обход Совбеза ООН (Югославия – 1999 г., Ирак – 2003 г. и т.д.) все сильнее возбуждало его  раздражительность, вызывая чувство тревоги и ожидания прямой западной военной экспансии  против самой России с целью ее окончательного расчленения и, по сути, уничтожения.

На Запада же путинское «бунтарство» было воспринято как признак исторического ревизионизма и попытка реанимации СССР, как концептуальной формы и философии возрождающегося русского империализма. Именно такая оценка ситуации была заложена Вашингтоном и Брюсселем в идеологическую платформу новой конфронтации с Россией, позволив на практике сколотить против Москвы обширную коалицию не только из стран-членов Североатлантического альянса, но и государств, отколовшихся в относительно недавнем прошлом от советской метрополии.

Между тем причины путинского демарша против устоев однополярного мира не следует искать только в одном из изложенных выше диаметрально противоположных друг другу концептуальных оценок. Вероятнее всего, истина кроется где-то посередине. К моменту демонстрационного оглашения Путиным новой вехи в отношениях с Западом Россия уже смогла оправиться от последствий постсоветского кризиса. Образно выражаясь – население было накормлено, долги западным заемщикам были выплачены с форсированием долгосрочных графиков, реанимированная новыми технологиями и рынками сбыта нефтегазовая отрасль обеспечивала бюджет стабильными доходами, северокавказский сепаратизм был обуздан, снова заработала сфера ВПК и, наконец, была выстроена достаточно прочная вертикаль власти, ликвидировавшая рыхлость и разброд в госаппарате, оставшемся Путину в наследство от ельцинской эпохи. Указанные достижения начали питать патриотические и великодержавные чувства элит и общества уверенностью в том, что Россия обязана пережить новую веху возрождения и возвращения в команду мировых гегемонов.

Вместе с тем, едва ли Москва, как минимум, на тот момент питала надежды на восстановление некоего Союза, по форме и содержанию копирующего канувшую в лету пролетарскую империю. Как сказал сам В. Путин в ходе одной из своих встреч в прямом эфире еще в 2010 году: «Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца. А у того, кто хочет его восстановления в прежнем виде, у того нет головы». И, тем не менее, для подобных устремлений у России объективно не было ни достаточных сил, ни ресурсов, и ни самого главного – идеологической платформы, а значит – и мотивации.

Но сохранение дружественных политических режимов на постсоветской периферии, экономический протекторат над бывшими союзными республиками, пролонгация культурно-мировоззренческой лояльности этих стран и обществ к России рассматривались Москвой как вполне посильная задача. Ее решение было продиктовано необходимостью создания и удержания буфера, отгораживающего непосредственные границы РФ от стран НАТО на западе и новой экзистенциальной угрозы в лице исламского экстремизма на юге.

Запад ожидаемо раздраженно воспринял подобные шаги Кремля, из-за которых стал пробуксовывать размеренный процесс экономического поглощения периферийных постсоветских республик (Украина, Молдова, Грузия и др.) и духовно-культурного переформатирования системы ценностей их обществ. Одновременно российский демарш создал сложности для неуклонного продвижения натовских контингентов и систем сдерживания к российским рубежам. В самой РФ была крайне затруднена дальнейшая поддержка процесса трансформации менталитета общества в угодном коллективному Западу русле, что делалось с опорой на повязанную бизнес-интересами с США и Европой либеральную оппозицию, российскую финансово-экономическую элиту и на конгломерат «независимых» СМИ, проводящих политико-информационную обработку общества с целью его переориентации на Запад и его ценности.

Еще до своих знаменитых заявлений в Мюнхене и Валдае Путин начал процесс политической «прополки» российской среды от «чуждых элементов», проводящих работу по разрушению выстраиваемой системы государственной власти изнутри: гонения на непокорных олигархов, дробление либеральной оппозиции, принятие законов об «иноагентах» и т. д.

В хронологическом порядке ответом на эти инициативы стала череда «цветных революций» на постсоветском пространстве (Грузия – «Революция роз» в 2003 г., Киргизстан – «Революция тюльпанов» в 2005 г.) и попытки внедрить их алгоритмы и опыт в российские реалии. В итоге, началась долгая и затяжная «гибридная война», суть которой в корне отличается от «холодной войны» прежде всего тем, что стороны отказались от полной взаимной изоляции и определили арену для многоуровневой борьбы – постсоветское периферийное наследство, тот самый буфер, жизненно важный для безопасности России, а с другой стороны, крайне нужный Западу для «удушения» традиционного противника без непосредственного вступления с ним в прямое столкновение.

Методика действий Запада вновь оживила разговоры об антисоветской/антироссийской «Стратегии анаконды», автором которой был участник американской гражданской войны северян против конфедератов в XIX в. генерал Уинфилд Скотт – по сути, первый в истории стратег, выведший формулу «гибридной войны». Согласно конспирологической версии, широко распространенной в российских политических и экспертных кругах, именно этой стратегии придерживались и придерживаются задающие тон действиям западного блока в борьбе с РФ англосаксы. Гибридная война против России была развязана в абсолютном соответствии с тезисами генерала Скотта, но с их адаптацией к современным российским реалиям. Экономическое удушение, санкционные механизмы, формирование очагов нестабильности по периметру границ, создание враждебных режимов на периферии, стимулирование ссор с соседями, сколачивание враждебных прокси группировок на сопредельных территориях, генерация недовольства и бунтарских веяний внутри самой России, возбуждение разочарования и ненависти к представителям власти на всех общественных уровнях…  «Скоттовский» арсенал в полном составе был задействован в сочетании с действиями военно-стратегического характера – ползучего продвижения натовских сил к российской границе путем принятия новых членов в альянс, основания новых баз и контингентов, развертывания глобальных систем слежения и контроля уже над территорией РФ.

Комплексная стратегия давления принесла свои плоды еще задолго до известных выступлений Путина, когда западному блоку во главе с США удалось охватить Россию в кольцо и заполнить своим присутствием «ниши» на ее границах – страны Балтии, Румынию и Болгарию, Киргизстан (база Манас), Афганистан. В условиях очередного витка противостояния Западный блок получил возможность активировать все эти новоприобретенные площадки в военно-политическом плане. Постепенно сложилась ситуация, когда в Москве пришли к выводу о необходимости прямого военного вмешательства в процессы, протекающие в буферной зоне, поскольку ни в политическом, и ни на технологичном плане страна не видела возможности остановить процесс своего «удушения». По факту того же добивался и враждебный ей альянс, задействовавший свои методы «выкуривания медведя из берлоги» и провоцирования его на растрату сил и средств во фрагментарных и разбросанных в политико-географическом плане конфликтах.

Первой «вылазкой» Российской армии, ознаменовавшей новый этап противостояния Запад – Россия, стала юго-осетинская кампания в августе 2008-го, известная как «Российско–грузинская война», вслед за которой Москва прибегла к военному вмешательству в сирийский конфликт в сентябре 2015-го. «Арабская весна» была воспринята Москвой как составной элемент глобального наступления НАТО на Восток, и даже если переформатирование Арабского мира и не затрагивало напрямую зону непосредственных интересов России, то ее следствия, как минимум, грозили дестабилизацией ситуации во всем регионе Передней Азии, с перспективой перекидывания пожара к южным  ее границам, учитывая диффузное проникновение исламского фактора в демографическую ткань РФ.

Успех ВС РФ в САР и имиджевые приобретения Москвы на ближневосточном стратегическом направлении вызвали эйфорию, поскольку на первых порах считалось, что РФ удалось посредством «дальнего похода» прорвать «Кольцо анаконды» с выходом на юго-западный геополитический простор и лишить НАТО возможности продвижения своих интересов на своем южном фланге. Ощущение победы подпитывалось еще и «успехом» российской дипломатии, добившейся, после известных событий ноября 2015-го – поражения в сирийском воздушном пространстве российского военного самолета турецким истребителем, расстрела летчика Олега Пешкова и последовавшей вслед за этим российско-турецкой конфронтации, внезапного потепления отношений с Анкарой.

Именно тогда возглавляемое Сергеем Лавровым ведомство нарушило монополию российских военных на «сирийском трэке» и внесло в повестку Кремля тезис о том, что с Турцией можно и нужно договариваться. Согласно концепции российского МИД-а, только лояльность Турции к России закрепит успех РФ в Сирии и обеспечит ограничение доступа НАТО через Черное море к Украине, в которой, тем временем, события уже стремительно развивались в крайне невыгодном для Москвы ключе. Концепция была принята Кремлем, и даже загадочное убийство посла РФ в Турции Андрея Карлова в декабре 2015-го не привело к пересмотру российским руководством «Лавровской стратегии» по сближению с Анкарой.

На тот момент времени российская политическая элита всерьез рассматривала возможность вывода Турции из орбиты влияния США и даже ее выхода из НАТО, поскольку сочла заведомую передачу данных турецким властям о готовящемся в июле 2016-го военном перевороте против Эрдогана беспроигрышным «активом» для еще более тесного сближения с «антизападным» турецким руководством. В идеологическом же плане «Лавровская стратегия» подпитывалась в духе дугинско-прохановской историко-философской концепции «евразийства», взятой на вооружение Кремлем в качестве базисного воззрения, призванного обосновать естественную необходимость славяно-тюркского союза против «засилья англосаксов».

Игра Эрдогана на лояльность к Москве и его эксцентричные выпады против Запада лишь укрепляли надежды политико-дипломатических элит РФ на оправданность доверия Анкаре и убедили их приоткрыть дверь для Турции в Южный Кавказ. К тому времени Москва уже предвидела признаки  своего неизбежного прямого вмешательства  в украинский вопрос, и ее согласие на доступ Турции к участию в делах Южного Кавказа было не только признаком уступки, но и представлялось Москве необходимой мерой, призванной, с одной стороны, нейтрализовать возможность проникновения непосредственно Западного влияния на Кавказ (турки считались предпочтительнее англосаксов), а с другой – откупиться от Анкары, «подкормить» ее нейтралитет в грядущем украинском конфликте. Начавшая муссироваться с начала 2016-го года «инициатива Лаврова» о передаче Азербайджану 5-и, а затем и 2-ух других «оккупированных» районов Нагорного Карабаха, вероятно, вытекала именно из этих договоренностей с Анкарой и предполагала удовлетворение южнокавказский амбиций Турции за счет армянских интересов и вопреки сложившемуся статус-кво в регионе.

Возможно, Лавров на тот момент считал, что этого будет достаточно для сохранения Россией своих позиций на Южном Кавказе, и, одновременно, для гарантированного увода турецко-азербайджанского тандема от стратегических планов НАТО на Южном Кавказе, предполагающих, как считали и до сих пор считают в Москве, «поджог новой войны» и открытие «южного фронта» против России. И только потом, вследствие несогласия Еревана на «Лавровскую инициативу», успешного отражения апрельской атаки 2016-го года на НКР, а также по причине затянувшегося кризиса на Украине, фиксированный «кредит» обещаний Смоленской площади Анкаре превратился в неограниченный «заем», брать который Турция вознамерилась по собственному усмотрению и с возрастающим с каждым разом аппетитом.

Достаточно распространенный российских нарратив о «желании Армении поджечь новую войну на юге» и недопустимости конфронтаций России с азербайджано-турецкой коалицией зафиксировал очень важные реалии, видимо недооцененные российскими кругами, но впоследствии давшие о себе знать в армянской среде: готовность Азербайджана и его союзника Турции к эскалации за азербайджанские интересы и неготовность РФ к эскалации за интересы своего союзника Армении.

Москва, по сути, закрывала глаза на чинимое Турцией самоуправство на Южном Кавказе, и, не желая признать дипломатический провал в вопросе Нагорного Карабаха, очень скоро вылившийся в акты турецко-азербайджанской агрессии (2020, 2021, 2022, 2023 гг.) против НКР и Армении, предпочла на внутреннем дискуссионном поле оправдывать свои уступки Турции необходимостью сохранения лояльности Анкары за счет малозначимых для Москвы армянских интересов и, тем самым, удержания ее в дали от украинских перипетий. Ведь именно там политическое руководство РФ узрело главный и решающий фронт борьбы с коллективным Западом.

Однако так ли это на самом деле?

Принято считать, что политико-цивилизационный откол Украины от России стал возможным благодаря блестяще проведенной западными мозговыми центрами и спецслужбами комплексной операции по смене элит в этой стране и переформатированию мировоззренческих устоев в ее обществе. Между тем, из общего внимания зачастую выпадает фактор непропорциональной пассивности российской дипломатии, ставшей одной из главных причин утраты Москвой контроля над событиями в Украине. В 2013 году, еще на заре «майдана», в российских политических кругах широко обсуждалась тема «бездарной работы» тогдашнего чрезвычайного и полномочного посла РФ в Киеве Михаила Зурабова, допустившего трансформацию страны, имевшей наибольший ресурс дружественных перспектив с Россией, в проект «Антироссия». Этот ресурс был настолько значимым, что первая попытка фактической «майданизации» Украины окончилась неудачей и проигрышем на следующих выборах в 2010-ом президента Виктора Ющенко. Тогда Москва даже не приложила сколь-нибудь заметных усилий, и избрание президентом лояльного Москве Виктора Януковича стало возможным благодаря инерционному стремлению русскоязычного электората Украины отстраниться от тенденций ползучей «европеизации» страны. Однако вторая, на сей раз – уже агрессивная, попытка дерусификации Украины увенчалась большим успехом, поскольку «антизападный» ресурс страны не был рационально использован. Впоследствии в России разговоры о «лавровско-зурабовском провале» быстро сошли на нет, а на первый план дискуссионного разбора причин «потери Украины» были выдвинуты нарративы о «наглом и безапелляционном вмешательстве» Запада во внутренние дела «братской страны». С конца 2013-го по февраль 2022-го работа Смоленской площади по Украине, по сути, не была направлена на изучение причин и исправление ошибок российской политики на «внутриукраинском треке», а скорее представляла из себя демонстрацию несговорчивости и неуступчивости, а также стимуляцию полного разрыва отношений как с самим Киевом, так и его новыми западными покровителями. Смоленская площадь не смогла или не сумела предотвратить украинскую войну, а возможно, и не стремилась к этому, полагая, что пушкам под силу решить вопрос за 3–4 дня, после чего дипломатическому корпусу РФ придется лишь осуществить намного более комфортную кампанию прикрытия операции по «демилитаризации и денацификации» Украины.

По сути, Украина стала ловушкой, куда угодила РФ с подачи своего внешнеполитического ведомства и на фоне просчетов Службы внешней разведки. Анализ первых дней Специальной войсковой операции (СВО) ВС РФ на Украине позволяет сделать вывод, о том, что в первые минуты войны ракетно-бомбовые удары наносились по командным пунктам, но не казармам с личным составом ВСУ, с целью парализовать украинские силы, не нанося им существенных потерь в живой силе.  Нестандартным шагом также была высадка российского десанта в пригороде Киева, практически в тылу у противника, в отрыве от основных сил. Данные шаги российской стороны можно объяснить версией подготовки военного переворота в Киеве со сменой власти на пророссийскую, что, по идее, позволило бы избежать лишних жертв. Но это сложные многоплановые операции, требующие четкого понимания ситуации «на земле», больших ресурсов и огромного объема «кулуарной работы» спецслужб. Именно с прицелом на быстрое и не-конфронтационное решение «украинской проблемы» Кремль старался по максимуму избежать жертв среди ВСУ и гражданского населения.

Но, как показало время и изменение философии боевых действий, все пошло не так: Москва не рассчитала силы и, в результате, не смогла избежать экзистенциальной опасности нарушения своих же идеологических постулатов – концепций славяноцентризма и православной солидарности, по сути, возложив их на алтарь «евразийства». Итогом «украинского провала» стало воплощение в реальность знаменитой формулировки одного из патриархов западной геостратегии Генри Киссинджера, который утверждал, что «с Украиной у России одна весовая категория, а без нее – совершенно другая”. Сегодня российский нарратив «война до последнего украинца» может быть дополнена Западом фразой «война до предпоследнего русского». Сотни тысяч безвозвратных потерь с обеих сторон, миллионы беженцев, уничтоженные города и селения на территории в несколько сот тысяч квадратных километров и, что самое главное, взаимная ненависть и неспособность забыть и простить друг друга – это есть наследие украинской войны, от груза которого двум родственным народам будет очень трудно избавиться в будущем. Украинская бойня стала для РФ ловушкой именно потому, что сфокусировала на себе все ее внимание, сконцентрировала все ее ресурсы, солидаризировала вокруг нее все, в том числе – относительно лояльные России западные страны, вновь реанимировала страхи Европы перед угрозой «русского нашествия», и наконец, потому что при любом ее исходе дефиниция Киссинджера обретает реальность.

Вместе с тем вопрос «второго фронта» все еще остается открытым.

Едва ли кто-нибудь сейчас сомневается, что именно Украину Запад готовил как основную площадку столкновения с РФ, как плацдарм для гибридного удара по ее демографии, экономике, военной мощи, путинскому имиджу и государственности в целом. Однако при всем этом есть достаточные основания утверждать, что Украина является отвлекающей целью, и что есть, по крайней мере, еще одна потенциальная площадка войны, детально разработанная Западом, к созданию которой приложила свои руки сама российская дипломатия. Пока Кремль вынашивал планы по военному разрешению украинского кризиса, и пока Смоленская площадь выстраивала фронт дипломатических баталий на западном направлении, Южный Кавказ находился в скрупулезной разработке как потенциальный плацдарм, клином врезающийся в «мягкое подбрюшье» РФ по эту сторону Каспийского моря и с выходом на геополитические просторы Средней Азии – по ту.

На сегодняшний день российские околовластные, и не только, аналитические круги рассматривают «Бархатную революцию» 2018-го в союзной Армении как результат деятельности западных сил под сенью враждебного России фонда Дж. Сороса и других аналогичных западных структур, хотя и сам И. Алиев в свое время весьма прозрачно намекнул о значительной роли Азербайджана в произошедшем. В этой связи возникает несколько резонных вопросов. Как получилось, что многолетняя «подрывная работа» западных служб, которые готовили переворот в Армении, осталась незаметной для российских спецов, которые, например, за 2 года до этого в случае с Турцией успели оперативно проинформировать руководство этой страны о грядущей попытке захвата власти военными? Некоторые в Армении склонны рассматривать данное обстоятельство, наряду с иными «аномалиями», как доказательство «подсоветности» Н. Пашиняна Кремлю. Если же исходить из логики, что российская сторона, все же предупреждала Сержа Саргсяна о грядущих событиях, но он не поверил, то его знаменитая фраза «Я был не прав, а Никол – прав» должна была бы иметь несколько иную редакцию.

И, тем не менее, российская сторона достаточно толерантно приняла факт изменения власти в Армении, предпочитая не выказывать каких-либо излишних симпатий своим бывшим партнерам не только на этапе революции, но и в ходе первых парламентских выборов, последовавших за сменой власти. В отличии от ситуации с украинским «майданом», сопровождаемым массовыми информационными  вбросами российской стороны о «подноготной» «майдановцев», «армянская цветная революция», как ныне принято ее называть в российских кругах, прошла без каких-либо значительных вбросов компромата или «фейков» о ее теневой стороне и т. д. Об особом отношении российской стороны к армянским деятелям до последнего охлаждения отношений могут свидетельствовать еще несколько публично озвученных штриха. Во-первых, публичная поддержка В. Путиным Н. Пашиняна в трудный для последнего период сразу после окончания 44-дневной войны 2020-го, в частности его слова о том, что некоторые обвиняют Пашиняна в предательстве, тогда как он, на самом деле «сильный человек» и т. д. Второй момент связан с судьбой арестованной Азербайджаном карабахской элиты, вернее – Рубена Варданяна, которого на определенном этапе в Армении рассматривали как фигуру, обладавшую потенциалом для консолидации оппозиционных Пашиняну политических сил. Дело не только в самом факте ареста, но и в комментарии Путина, который на вопрос о судьбе арестованных карабахцев ответил в том ключе, что «армянские власти сами не захотели их принимать». Создалось впечатление, что по данному вопросу российская сторона находилась в тесном диалоге с властями РА и способствовала сценарию событий, устраивавшему Пашиняна.

Сетование российских кругов о радикальном изменении внешнеполитического политического вектора Армении в вопросе ОДКБ и активизации отношений с западными странами звучит несколько запоздало после многолетнего «вальсирования» Кремля с «революционными» властями Армении. Видимо на «армянском трэке», в отличие от «украинского сценария», российская дипломатия в какой-то момент попыталась проявить гибкость и прибегнуть к «мягкой силе», но сказалось отсутствие соответствующего опыта и стереотипы вроде «А куда они денутся». Как итог, игры профессионалов с вчерашними активистами поставили под вопрос само присутствие России в регионе. Тем более, после основательного допуска турецких военных в Азербайджан, попущения полной деарменизации Нагорного Карабаха и уничтожения де-факто состоявшейся арцахской государственности – единственного субъекта в регионе, сохранявшего практически стопроцентную лояльность России. Слова российского политика об исходе армян Арцаха – «Это был трудный, но добровольный выбор» грешат лукавством и упускают из вида «самую малость» – 10-месячную блокаду арцахцев на глазах у тех, кому они верили – РМК.

С ликвидацией армянской государственности Арцаха, 4 века назад первой заложившей политическую основу и способствовавшей проникновению Российской империи на Южный Кавказ, Москва утратила легитимные основы своего военного присутствия «на суверенной территории Азербайджана», отныне став «непрошенным гостем», одновременно поставив под сомнение свою историческую ответственность за военно-политическое будущее Армении. Т. н. «Зангезурский коридор» в качестве последней уступки тандему Баку-Анкара вряд ли продлит до бесконечности лояльность Турции и ее нейтралитет в конфликте Россия–Запад. Об этом свидетельствует как недавний опыт уступок РМК в Нагорном Карабахе, так и еще более хрестоматийная история большевистско-кемалистской дружбы.

Формулировка посла РФ в Азербайджане о «контртеррористической операции» ВС Азербайджана в Нагорном Карабахе стала жирной точкой на «карабахском треке» российской политики. И ничего, что она диссонирует со всей предыдущей парадигмой карабахской проблематики, озвученной как первым лицом РФ, так и министром ИД, который ныне постоянно твердит о неких трехсторонних договоренностях глав РФ, АзР и РА, подлежащих реализации несмотря на утерю основного предмета переговоров – Нагорного Карабаха. В подобных условиях не приходится рассчитывать на инерционную пролонгацию российского влияния в регионе. Сама формулировка посла РФ в Баку Евдокимова показывает, насколько потеряна российская дипломатия, если ей приходится бодро повторять пропагандистские штампы Баку, ставящие под вопрос 30-летний переговорный процесс под эгидой мировых, на тот момент, держав.

В результате имеет место геополитическое переформатирование региона и рост его геополитического значения в стратегических планах коллективного Запада. Именно в данном ключе Турция, с согласия РФ, основательно укрепляется в регионе, постепенно поглощая факторность Азербайджана. Сколько бы российская дипломатия не намекала на то, что Анкара проникает в регион «дозировано», в допустимой для Москвы мере и просто заполняет собой «свободные ниши», на самом деле этот процесс все более походит на выдавливание РФ, иногда даже с опосредованным задействованием Турцией грубой силы.

Именно с ведома России натовская Турция обосновалась в Акне (Агдам) в составе совместной российско-турецкой наблюдательской миссии, якобы для мониторинга ситуации в НК. Может ли Россия, обвиняющая европейских наблюдателей, патрулирующих границы РА с АзР, гарантировать, что турецкий контингент в их совместной миссии не наблюдал, собственно, за РМК и не предоставлял необходимую информацию НАТО в рамках обязательств по обмену разведданными? И вообще, на фоне многочисленных взаимных обвинений арцахской и азербайджанской сторон в нарушении перемирия, видел ли кто-либо официального подтверждения или опровержения со стороны этой совместной ad hoc структуры звучавших обвинений? Отговорки российских политиков и экспертов о том, что «это не НАТО, а Турция», не выдерживают критики, поскольку Анкара является ключевым и лояльным членом Альянса, а последний является прямым бенефициарием действий Турции в регионе. Надежды «развести» ее интересы с глобальными интересами НАТО наивны, и доказательством тому, например, согласие Анкары на вступление Швеции и Финляндии в НАТО, реанимация масштабных оборонных контрактов между ТР и США, нарастающие поставки турецкого оружия Украине, полный отказ Анкары от реэкспорта российских углеводородов, санкционный демарш против российских банков и т. д. Это на деле, а на словах ТР может, например, быть самым непримиримым критиком политики Израиля в Газе и, одновременно, активно поставлять Тель-Авиву все, вплоть до боеприпасов.

Но не это самая важная сторона взаимодействия Запада с Анкарой. Турецкая политика по проникновению на Кавказ и далее в Среднеазиатские тюркские республики и установлению широкого спектра особых отношений с ними на основе политико-идеологических постулатов общетюркского единства решают для Запада несколько многоуровневых стратегических задач, по своей значимости, как минимум, не уступающих украинскому направлению.

И так, по нарастающей:

1. Уход Турции из-под «российского влияния».

Если РФ пытается «соблазнить» Анкару т. н. «Зангезурским коридором», то ее антагонисты вполне могут позволить себе обещать ей Среднюю Азию и тюркоязычные регионы самой России для разрушения оставшихся форматов российско-турецкого торгово-экономического сотрудничества, охлаждения отношений и включения Анкары в военно-политические шаги против РФ. На фоне разговоров о наступлении российской армии на Одессу и Николаев разворачивание турецкого черноморского флота в нейтральных водах по периметру российских берегов и открытие проливов для стран Запада могло бы, как минимум, отложить планы по взятию Одессы на неопределенное будущее.

2. Выдавливание РФ из региона Южного Кавказа с последующей неизбежной дестабилизацией ее южных границ по внешнему и внутреннему периметру Северного Кавказа.

Из истории известно, что некоторые страны Запада обладают солидным опытом дестабилизации населенных горцами регионов Кавказа посредством радикального исламизма. А о том, насколько «неуправляемыми» являются исламистские настроения можно судить хотя бы по тому, что вопиющие факты нарушения прав мусульман в Газе не привели к такому всплеску добровольческого движения защитников ислама, как это имело место на территории РФ в ходе последних кавказских войн.

3. Отсечение сухопутной связи между РФ и Ираном, превращение Азербайджана в военный и логистический форпост, нависающий над Ираном с севера. 

В данной логике т. н. «Зангезурский коридор» может функционировать и под международным (нероссийским) патронажем. Попытки «скармливания» Мегри и приграничной ж/д и автодороги по азербайджанскому сценарию лишь ускоряют «ненужность» России, пытающейся взять под свой контроль магистрали, питающие формируемое единое общетюркское политико-экономическое пространство. С другой стороны, наличие сильного, дружественного Западу государства на севере Ирана имеет для него стратегическое значение в контексте процессов в мегарегионе Большого Ближнего Востока.

4. Диверсификация и снижение зависимости азербайджано-турецких коммуникационных проектов от маршрутов, находящихся в пределах «прямой видимости» российской стороны.

Речь идет о грузинском отрезке основных нефтегазовых маршрутов из Азербайджана, проходящих в непосредственной близости от границ Южной Осетии. Появление дополнительных маршрутов разрушит «грузинскую монополию», со всеми вытекающими из этого краткосрочными и долгосрочными последствиями как для Тбилиси, так и региона в целом.

5. Превращение Азербайджана в военный, политический и логистический плацдарм на западном берегу Каспия для активизации политики на его восточном берегу.

Уход Азербайджана из-под российского влияния удлинит границу РФ с недружественными странами, что для нее будет означать необходимость привлечения дополнительных сил и средств на ее безопасность. При этом, в политическом и инфраструктурном плане Азербайджан может рассматриваться в качестве основы для формирования общетюркских вооруженных и военно-морских сил без излишнего прямого вовлечения в данный процесс члена НАТО Турции, а сам формируемый альянс – как прокси НАТО.

6. Развитие общетюркской военно-политической и экономической инфраструктуры на восточном берегу Каспия и республиках Средней Азии.

Создание военно-морских сил и превращение Каспия в «Тюркское озеро», как минимум, поставит под удар морские пути между РФ и Ираном.

7. Усиление влияния Турции в Средней Азии с одновременным выдавливанием российского политико-экономического присутствия в регионе.

Так, охлаждение отношений с Казахстаном удлинит сухопутную границу РФ с «недружественными странами» еще на 7 тыс. км. При этом уход РФ из Средней Азии в целом приведет к росту трансграничной контрабанды наркотиков и экстремистов из Афганистана и других мест, будет способствовать росту напряжения в приграничных тюркоязычных регионах РФ и не только.

8. Купирование влияния Китая в Средней Азии.

Важность указанного направления обусловлена для Запада также возможностью купировать рост политико-экономического влияния Китая в регионе посредством задействования местных националистических идеологий и формирования общетюркской политической идентичности.

Реализация вышеуказанных шагов может стать возможной и перспективной после недооценки армянского фактора в регионе, приведшей к практическому «оголению» Россией своих южных рубежей безопасности и передаче Анкаре южнокавказской буферной зоны. Армения и Арцах были тонким, но непреодолимым препятствием на данном направлении, и только изменение баланса сил могло привести к необратимым изменениям в регионе и за его пределами. Если именно такая цель стояла перед Смоленской площадью, то она была блестяще воплощена в жизнь. В противном случае «скармливание» армянских государств азербайджано-турецкому «крокодилу» в надежде на его «дружбу» представляется авантюрой, вызванной либо профессиональной непригодностью и атрофированным пониманием державных интересов России, либо коллаборационизмом архитекторов имеющегося расклада.

Оценка произошедшему станет понятна в общей логике поствыборных реалий. Пока же складывается устойчивое впечатление, что кое-кто сделал все от себя зависящее для создания максимально удобных позиций для противника, а мюнхенские и валдайские посылы президента РФ так и останутся в истории неосуществленными лозунгами отчаянной попытки российской державы выпрямить спину в решающей схватке со своим давним антагонистом.

P.S. В своем аллегорическом «Плане анаконды» американский генерал Скотт не упомянул об одной очень важной особенности некоторых змей, существующих в природе. И тем не менее, мы думаем, что эта особенность вполне может быть задействована в методике разработанной «гибридной войны» на удушение. Речь идет о том, что благодаря особой раскраске у некоторых змей хвост практически не отличается от ее головы, и пока жертва оцепенело вглядывается в хвост в ожидании атаки, внезапный удар настигает ее со спины или сбоку.

(1)Культуролог, социолог.